Текст: Прудон — философия нищеты (Николай Журавлев)
ВВЕДЕНИЕ: ПОЧЕМУ ИМЕННО ПРУДОН?
Формальным поводом для того, чтобы извлечь на свет божий свои конспекты работ П.Ж.Прудона и начать их комментировать, послужило упоминание С.Гезелем в «Естественном экономическом порядке» Прудона как своего учителя. Второй и основной причиной стало то, что Прудон являлся одним из основных идейных противников К.Маркса. Марксизм стал основой господствующей идеологии советского государства, поэтому он до сих пор популярен и у него есть преданные поклонники, а учение Прудона фактически забыто, хотя, если сравнивать советскую действительность с этим учением, следует признать, что она своими достоинствами больше соответствовала идеалам общества будущего Прудона, а не туманным идеалам коммунизма Маркса, а недостатки нашей системы были теми самыми, за которые Прудон критиковал коммунистическую систему Луи Блана.
Мы привыкли доверять словам, примером чего является наше отношение к анархизму — понятие анархии у нас прочно ассоциируется с отсутствием всякого организующего начала в жизни человеческого социума; лозунг анархистов: «Анархия — мать порядка!» — мы воспринимаем как провозглашение чего-то невозможного. Однако, если вникнуть в суть того анархизма, за который ратовал Пьер Жозеф Прудон, то мы должны будем признать, что этот анархизм является одной из разновидностей того, что мы сейчас понимаем под коммунизмом — в своем анархизме Прудон пытался найти золотую середину между идеологиями коммунизма и либерализма.
Основной недостаток прудонизма по сравнению с марксизмом — это отсутствие у него мифа-утопии простой и понятной, а потому и привлекательной для широких народных масс, возможности интеллекта которых не позволяют им сопоставлять различные теории, вникая в их особенности. Вот этого у Прудона не было — указаний типа: вот сделаете то-то и еще вон то, и будет вам счастье; вместо этого он указал направление, в котором надобно двигаться, и пробовал сам вести туда своих соратников, но не очень удачно, поэтому, когда его не стало, не нашлось желающих продолжать изыскания в указанном им направлении. По результатам печально закончившегося советского социального эксперимента мы сейчас можем сказать, что направление, куда надобно двигаться, Прудон указал верно, поэтому вполне возможно, что если бы мы в ходе этого эксперимента руководствовались еще и прудонизмом, а не только марксизмом, итог его печальным бы не был.
Еще против Прудона сыграла его любовь к эпатажной фразеологии — такие выражения, как «философия нищеты», «собственность — это кража», внимание к сочинениям автора конечно привлекали, но публикой воспринимались буквально, а значит и без попыток понять, что же они означают для их автора: «Он что, хочет всех сделать нищими? Он что, хочет всех лишить собственности?» — отсюда и хорошо знакомая нам реакция: «Не читал, но осуждаю».
Еще одной причиной, по которой учение Прудона и в наши дни сохраняет актуальность, является то, что весь ХХ век прошел под знаком противостояния двух идеологий — коммунизма и либерализма, из-за чего основные интеллектуальные силы были отвлечены на обслуживание этого противостояния, и продвижения вперед в осмыслении наилучшей организации жизни в человеческом обществе почти не было, а для политэкономии прошлый век вообще был провальным — почти ни одной новой мысли — а ведь каким значительным был прогресс в этой науке в XIX веке!
Глядя на огромные достижения человечества в деле развития науки и техники, нам не следует обольщаться и думать, что везде дела у нас обстоят столь же хорошо — система образования у нас в основном работает на тех же принципах, на каких она работала в позапрошлом веке — качественные перемены минимальны; и в понимании того, как нам лучше обустроить свою жизнь, мы продвинулись почти так же мало, как и в развитии системы образования, потому-то для лучшего понимания проблем современности имеет смысл побывать на одной из тех позиций, где находилось обществоведение в XIX веке.
ГЛАВА I
ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ,
ЗАКОНЫ БЕДНОСТИ И РАВНОВЕСИЯ
Благосостояние в обществе не столько зависит от абсолютного количества накопленного богатства, сколько от отношения производства к потреблению, а в особенности — от распределения продуктов. Ни у какого народа сила производства не может сравниться с силой потребления, и так как распределение продуктов производится еще гораздо неправильнее их произведения и потребления, то следует из этого всего, что неблагосостояние повсеместно и постоянно.
Написано в начале истории либеральной эры, мы живем в конце истории этой эры — и что изменилось — повсеместное и постоянное неблагосостояние сейчас уже не то, что во времена Прудона, но оно, тем не менее, никуда не делось. Вывод: оно никуда и не денется, пока либерализм является господствующей идеологией.
Как бы то ни было, человек разделяет общую участь животных: он должен есть, т.е. потреблять, говоря экономически. Этой-то необходимостью кормиться мы ближе всего подходим к скоту; под ее влиянием мы делаемся хуже скота, когда погрязаем в разврате или, застигнутые голодом, не боимся для его насыщения прибегнуть к обману, насилию, убийству.
Здесь Прудон показал, что угрожает человеку, когда он ориентируется на идеалы общества потребления — а либерализм учит нас жить именно так.
Что же такое промышленность и труд? Деятельность, и физическая и умственная, существа, состоящие из тела и духа. Труд нужен не только для сохранения нашего тела, он еще необходим для развития нашего духа. Все, чем владеем мы, все, что знаем, происходит от труда; ему обязаны мы всякой наукой, всяким искусством, равно как и всяким богатством. … Сколько, по-видимому, унижает нас закон потребления, столько облагораживает нас закон труда. Мы не живем исключительно жизнью духовною, потому что мы не исключительно существа духовные; но трудом мы более и более одухотворяем (спиритуализируем) наше существование. … У человека способность потребления безгранична, между тем как способность произведения не безгранична. Это в природе вещей: потреблять, пожирать, разрушать — способность отрицательная, хаотическая, неопределенная; производить, создавать, организовывать, давать бытие или форму — способность положительная, которой закон — число и мера, т.е. ограничение.
Как сказал советский поэт, «душа обязана трудиться», но душа человека общества потребления от такой обязанности избавлена — не духовное, а материальное потребление должно давать нам удовлетворение от жизни; и даже когда мы потребляем духовно, делать это мы должны так же, как и потребляя материальное, т.е. удовлетворяясь самой имеющейся возможностью употребить, поскольку тем самым мы подтверждаем свой социальный статус в обществе потребления.
В развитии условий благосостояния изобилие и богатство являются двумя противоположными полюсами, так как изобилие очень хорошо может существовать без богатства, а богатство — без изобилия.
Для понимания философии Прудона принципиально важно уметь видеть разницу между изобилием и богатством. Изобилие — это не только наличие всего необходимого для нормальной, по меркам своего времени, жизни — это еще и обладание способностью ограничивать свои потребности этим необходимым. Когда же мы к своим потребностям добавляем потребность в богатстве, об изобилии приходится забыть — богатым, сколько бы они не имели, всегда всего мало, ведь богатые соревнуются промеж себя, у кого чего больше. Разрушение нашего советского общества началось с того, что вместо изобилия, как цели, к которой должно стремиться общество, нас такую цель стали учить видеть в богатстве.
Человек, в состоянии цивилизации, получает трудом то, что требуется для подержания его тела и развития души — ни более, ни менее. Строгое взаимоограничение нашего производства и потребления есть то, что я называю бедностью— это третий наш органический закон, данный природою, который не следует смешивать с пауперизмом.
И в этом главный недостаток философии Прудона, из-за которого он не был понят ни противниками, ни соратниками — он назвал бедностью принцип разумной достаточности — использовал слово, в которое традиционно вкладывался совсем другой смысл — бедность всегда ассоциировалась и ассоциируется с невозможностью удовлетворить в полной мере какие-то необходимые потребности. Публика увидела то, что лежало сверху, и в тонкостях его философии разбираться не стала. Никакого специального понятия для обозначения состояния жизни в соответствии с принципом разумной достаточности во времена Прудона не было, нет его и сейчас. Как много подчас зависит от наличия нужного слова! — Было бы слово-эквивалент бедности по Прудону, глядишь, и философию его лучше бы понимали, и мы по другому бы реагировали на своих либеральных демократов, которые называли советский образ жизни, в соответствии с принципом разумной достаточности, равенством в нищете. Советская жизнь и была жизнью в соответствии с третьим органическим законом Прудона — у нас ограничивалось и само потребление и, соответственно, производство предметов потребления.
У нас нет другого призвания, кроме развития нашего ума и сердца, и, чтобы в этом помочь нам, а в случае необходимости принудить, Провидение предписало нам закон о бедности: «блаженны нищие духом». По мнению древних, умеренность есть первая из четырех основных добродетелей; почему, в веке Августа, поэты и философы нового духа времени, Гораций, Вергилий, Сенека, прославляли золотую средину и проповедовали пренебрежение роскоши; почему Христос речью, еще более трогательной, учит нас просить у Бога, вместо всяких богатств, хлеб наш насущный. Все они поняли, что бедность есть принцип общественного порядка и наше единственное земное счастье. Бедность есть истинное Провидение человеческого рода.
Мы в этом мире для того, чтобы развивать в себе те качества, которые отличают нас от животных; а чтобы материальные потребности не отвлекали нас от самого важного дела, мы должны ограничить их в соответствии с принципом разумной достаточности — мы должны сосредоточиться на том, что сто лет спустя будет названо эпистемной эволюцией, поэтому указание Прудона на то, в чем мы должны видеть смысл своего земного существования никогда не утратят своей актуальности.
Здесь, я не должен скрывать, восстает против меня общий предрассудок. Природа, говорят, неисчерпаема; труд все более и более производителен. Настанет день, когда изобилие, ничего не теряя из своей цены, будет иметь возможность назваться богатством, следовательно, когда богатство будет изобильно. Тогда у нас будет разливанное море всякого добра, и мы будем жить в мире и радости. Значит, ваш закон о бедности ложен.
Прудон как будто заглянул на сто лет вперед — в настоящее время восстававший на него общий предрассудок превратился в либеральную концепцию общества всеобщего благоденствия.
Человек любит обольщаться словами. В его философии всегда всего труднее ему будет понимать собственный язык.
Как верно сказано об основной трудности, с которой мы сталкиваемся при изучении философии! Сама философия Прудона является наглядным тому подтверждением — он так и не был до конца понят ни своими современниками, ни потомками.
Имея в виду безграничность силы потребления и ограниченность силы производства, с нас требуется самая строгая экономия. Умеренность, отсутствие роскоши, хлеб насущный, полученный насущным же трудом; нищета, быстро наказывающая неумеренность и леность — вот первый наш нравственный закон.
Маленькая, но важная неточность в формулировке закона — при отсутствии лености неумеренность в потреблении нищета, к сожалению, никак наказать не может, поэтому далее Прудон уповает на Творца.
Таким образом, Творец, подчиняя нас необходимости есть, чтобы жить, не только не позволяет нам чревоугодия, как предполагают гастрософы и эпикурейцы, но хотел довести нас шаг за шагом до жизни аскетической и духовной; он учит нас умеренности и порядку и заставляет любить их. Наша участь — не наслаждение, что бы ни говорил Аристипп: мы не можем сами всем доставить ни промышленностью, ни искусством, чем бы наслаждаться, в той всеобъемлемости значения, которую этому слову дает чувственная философия, полагающая в наслаждении наше высшее благо и конечную цель.
Здесь Прудон солидаризуется с идеалами современного ему протестантства, а упомянутая им чувственная философия стала одним из основных элементов либеральной идеологии, в результате чего идеалы протестантства, которым капитализм, как показал М.Вебер, обязан своим становлением, были забыты — Творец не смог ничего противопоставить своему извечному противнику, но, может быть, он еще не сказал своего последнего слова — не хотелось бы, чтобы это слово было Концом Света.
Для увеличения богатства в данном обществе, при той же цифре населения, нужны три вещи:
1) дать массам работников новые потребности, чего можно достигнуть только развитием вкуса и ума, иначе сказать — высшим образованием, которое заставляет нечувствительно выйти из положения пролетария;
2) более и более разумной организацией труда и промышленности сберечь их время и силы и
3) с той же целью прекратить паразитизм.
Эти три условия развития богатства приводятся к следующей формуле: более и более равномерное распределение знания, услуг и произведений. Это — закон равновесия, наиважнейший, можно сказать, единственный закон политической экономии.
Наука говорит, что в этом плане нет ничего неисполнимого; напротив, только совокупному действию, хоть еще очень слабому, этих трех причин: воспитания народа, совершенствования промышленности и искоренения паразитизма — мы обязаны небольшим прогрессом, совершившимся в течение тридцати веков в экономическом положении человечества.
Здесь политэкономия Прудона противостоит политэкономии Маркса: то, что Пьер Жозеф считал возможным достичь за счет улучшения человеческой природы, т.е. за счет воспитания, Карл Генрих полагал возможным только при установленной революционным путем диктатуре пролетариата.
Но кто же не видит, что, если образованием толпа рабочих поднимается на одну ступень в цивилизации в том, что я назову умственною жизнью, если ее чувствительность делается впечатлительнее, воображение утонченнее, нужды многочисленнее, нежнее и живее (так как потребление должно поставить себя в соотношение с этими новыми требованиями, следовательно, и труд настолько же увеличится), положение дел остается то же, т.е. человечество, развиваясь в уме, добродетели и благодати, как говорит Евангелие, но всегда приобретая только насущный хлеб тела и духа, остается материально всегда бедным? Что происходит теперь во Франции — служит этому доказательством.
Здесь Прудон сформулирован то, что в следующем веке марксизм-ленинизм назвал законом возвышающихся потребностей. Что тогда было во Франции, мы сейчас представляем смутно, а вот свидетели того, что Советская власть на практике подтвердила этот вывод Прудона, сейчас пока еще не все отошли в мир иной. (Не забывайте особенностей понимания бедности Прудоном.) Прудон полагал, что то, что видит он, видят и все остальные, однако, его доказательства и сейчас мало кто видит.
Таким образом, по определению природы, всякий народ, варварский или цивилизованный, какие бы ни были его учреждения и его правительство, беден, и беден тем более, чем более удалился он от первобытного состояния, то есть изобилия, и подвинулся вперед посредством труда в богатстве.
Попробуйте пройти тест на понимание философии Прудона: согласны ли вы с тем, что американский народ беден?
Работайте же, потому что, чуть только вы заленитесь, впадете в нищету и вместо мечтательной роскоши не получите даже крайне необходимого. Работайте, увеличивайте, развивайте ваши средства; изобретайте машины, отыскивайте удобрения, акклиматизируйте животных, возделывайте новые питательные растения, вводите дренаж, разводите леса, обрабатывайте нови, поливайте, очищайте; разводите рыбу в ваших реках, ручьях, прудах и даже болотах; открывайте копи каменного угля; очищайте золото, серебро, платину; плавьте железо, медь, сталь, свинец, олово, цинк; пеките, прядите, шейте, делайте мебель, посуду, в особенности бумагу, перестраивайте дома; открывайте новые рынки, производите обмены и революции в банках. Все это вам нипочем. Но производить — это еще не все: нужно, как я уже указывал вам, чтобы услуги были распределены между всеми, смотря по способностям каждого, и чтобы плата каждому работнику была пропорциональна его производству. Без этого равновесия вы останетесь в нищете и ваша промышленность станет бедствием.
От каждого по способностям, каждому по труду — по Прудону, это принцип идеологии анархизма. Не верь тому, что написано на заборе — это мы хорошо усвоили, но вот умения так же относиться к написанному в умных книжках нам подчас недостает — мы считаем, что если Прудон проповедует анархизм, он уже неактуален для нас.
Вот, когда вы все сделаете и энергией вашего производства, и правильностью вашего распределения, чтобы разбогатеть, вы, к удивлению, увидите, что в действительности трудом только едва можете поддержать жизнь и что вам нечем даже отпраздновать двухдневную масленицу.
Очень похоже на утрированное описание советской действительности сталинской поры. Далее следует продолжение этого описания для более позднего периода нашей истории.
Без сомнения, есть улучшение в индивидуальной жизни, но в чем оно состоит? Со стороны ума — в развитии знания, справедливости, идеала; со стороны плоти — в более изысканном потреблении, в соотношении с образованием, данным уму. Лошадь ест свой овес, вол — свое сено, свинья — свои желуди, курица — свои зернышки. Они не меняют пищи, и это их нимало не беспокоит. Я видел, как деревенский работник питался ежедневно все одним черным хлебом, все тем же картофелем, тою же полентою, не страдая, по-видимому, от этого: он худел только от излишка труда. Но цивилизованный работник, первый получивший луч озаряющего слова, нуждается в разнообразии пищи. Он потребляет хлеб, рис, маис, овощи, говядину, рыбу, яйца, плоды, молоко; иногда вино, пиво, квас, мед, чай, кофе; солит свои питательные вещества, приправляет их, разнообразно приготовляет. Вместо того чтобы просто одеваться в баранью шкуру или медвежью, высушенную на солнце, он употребляет одежду, вытканную из льна, пеньки или бумаги; употребляет белье и фланель, одевается летом так, а зимой иначе. Его тело, не менее крепкое, но образованное более чистой кровью, выражением высшего развития его духа, требует забот, без которых обходится дикарь. Вот прогресс, но это не мешает человечеству оставаться бедным, потому что у него всегда есть только необходимое, и не иметь возможности дня прогулять без того, чтобы тотчас же не почувствовался голод.
Ну что, братья-»совки» — себя узнаете?
Это городское щегольство, эти колоссальные имущества, эти государственные великолепия, этот бюджет ренты, войска, публичных работ; эти доходы поземельные, этот «liste civile», этот шум и треск банков, биржи, миллионов и миллиардов; эти упоительные наслаждения, рассказы о которых порою и до вас доходят — все это вас ослепляет и, заставляя вас веровать в богатство, печалит вас вашей собственной бедностью. Но подумайте же, что это великолепие есть вычет из скудной средней величины 3 франков 50 сантимов дохода семейства из четырех лиц в день, что это — побор из произведения работника еще до определения заработной платы. Бюджет армий — побор с труда; бюджет ренты — побор с труда; бюджет собственности — побор с труда; бюджет банкира, предпринимателя, негоцианта, чиновника — поборы с труда; следовательно, бюджет роскоши — побор с необходимого. Значит, не плачьтесь; принимайте, как подобает мужу, данное вам положение и скажите себе, что счастливейший человек тот, который умеет лучше всего быть бедным.
А теперь потрудитесь с помощью приведенного описания разглядеть в себе ватников либеральной России; заодно вспомните рекомендации К.Маркса для выхода из аналогичной ситуации и сравните их с рекомендациями его оппонента Прудона.
Древняя мудрость предвидела эти истины. Христианство определило первое положительным образом закон бедности, приводя его, однако же, как вообще свойственно всякому религиозному учению, в соотношение с духом своей теологии. Противодействуя языческим наслаждениям, оно не могло взглянуть на бедность с настоящей точки зрения; оно представило ее страдающею в воздержании и постах; грязную в монахах, проклятую небом в покаяниях. За исключением этого, бедность, превознесенная Евангелием, есть величайшая истина, которую проповедовал людям Христос.
Ну а сам-то, чего не стал руководствоваться древней мудростью и примером Христа? — Тоже надо было замутить дело с новой религией, как модификацией старой — надо было создавать систему для делания новых людей путем внушения им нового понимания старых истин — именно так в свое время Иисус Христос и сделал, и до сих пор он с нами, в отличие от Прудона.
Бедность прилична; ее одежда не изодрана, как плащ циника; ее жилище чисто, здорово и покойно, уютно; она меняет белье по крайней мере раз в неделю; она ни бледна, ни проголодавшаяся. Подобно товарищам Даниила, она здорова, питаясь овощами; у нее есть насущный хлеб, она счастлива. Бедность не есть довольство: это было бы уже для работника порчею. Не годится человеку наслаждаться довольством; напротив, нужно, чтобы он всегда чувствовал жало нужды. Довольство было бы более чем порчею: оно было бы рабством; а важно, чтобы человек мог, на всякий случай, стать выше нужды и даже, так сказать, обойтись без необходимого. Но, несмотря на это, бедность имеет-таки и свои задушевные радости, свои невинные праздники, свою семейную роскошь, роскошь трогательную, которую ярче обрисовывает обыкновенная умеренность и простота в хозяйстве.
Вот и Прудон о том же, о чем разные проповедники проповедуют веками — не в деньгах счастье — либерализм же пытается нас убедить в обратном.
Ясно, что и думать нечего избегнуть этой бедности, закона нашей природы и нашего общества. Бедность есть добро, и мы должны рассматривать ее как принцип наших радостей. Рассудок повелевает нам соображать с ней нашу жизнь простотою нравов, умеренностью в наслаждениях, прилежанием в труде, безусловным подчинением наших наклонностей и желаний справедливости.
Сто лет спустя Абрахам Маслоу в своей теории самоактуализации уточнил и экспериментально подтвердил прудоновский«закон нашей природы и нашего общества» — к высокому и возвышенному человек может устремиться только после того, как удовлетворены его основные жизненные потребности в соответствии с принципом разумной достаточности. А советские коммунистические попы прилепили на этого Абрахама ярлык буржуазного идеолога — с какого, спрашивается, фига?
ГЛАВА II
ИЛЛЮЗИЯ БОГАТСТВА,
НАЧАЛО И ВСЕОБЩНОСТЬ ПАУПЕРИЗМА
Назначение человека на земле — совершенство духовное и нравственное; это назначение требует от него умеренного образа жизни. Относительно силы потребления, бесконечности желаний, роскоши и великолепия идеала средства человечества очень ограниченны; оно бедно и должно быть бедным, потому что без этого оно впадает, вследствие обмана чувств и соблазна ума, в животность, развращается телесно и душевно и теряет, вследствие самого наслаждения, сокровища своей добродетели и своего гения. Вот закон, который предписывается нам нашим земным положением и который доказывается и политической экономией, и статистикой, и историей, и нравственностью. Народы, преследующие, как высшее благо, материальное богатство и доставляемые им наслаждения, находятся в состоянии упадка.
Это либеральный мир, что ли, находятся в состоянии упадка? — Не кажи «гоп», пока не перепрыгнешь — говорят в таких случаях братья-хохлы. А ведь и оппонент Прудона, Карл Маркс, проповедовал упадок капитализма; Маркс сам и ответил, почему тот, кто падает, все никак не упадет — этого не случится, пока имеется достаточно простора для развития производительных сил (ПС). И сейчас мы продолжаем говорить разговоры об упадке капитализма; по случаю кризиса особенно много пророчеств раздается, но что-то я в них не слышу оценок размеров имеющегося в наличии для развития ПС простора — для каких сил он недостаточен?
Прогресс, или совершенствование нашего рода, весь заключается в справедливости и философии. Увеличение благосостояния занимает в нем место не столько как награда и средство к счастью, сколько как выражение приобретенной нами науки и символ нашей добродетели. Если бы мы жили, как советует Евангелие, в духе радостной бедности, самый совершенный порядок царствовал бы на земле — не было бы ни порока, ни преступления; трудом, разумом и добродетелью люди образовали бы общество мудрецов; они наслаждались бы всем благоденствием, на какое только способна их природа. Но этого не может быть в настоящее время, этого не видно было ни в какие времена, и именно вследствие нарушения двух наших величайших законов — бедности и умеренности.
То, чего не было видно в XIX веке, не видно и в веке XXI; суждено ли людям вообще когда-нибудь увидеть воочию то, что видел Прудон в своих грёзах о будущем?
Вышедший из изобилия первых времен, принужденный работать, научившись определять ценность вещей потраченным на них трудом, человек поддался горячке богатств; это значило с первого же шагу сбиться с дороги.
Сбившись с дороги, человек уже не видит за ценностью вещей ценность труда — о человеке в обществе потребления судят не по тому, что он может делать, а по тому, чем он владеет, что нашло свое отражение в поговорке: «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?» — такие вопросы мы задаем, по мнению Прудона, из-за того, что вера у нас теперь такая:
Человек верует в то, что он называет богатством, так же как он верует в наслаждение и во все иллюзии идеала. Именно вследствие того, что он обязан производить то, что потребляет, он смотрит на накопление богатств и на вытекающее из него наслаждение как на свою цель. Эту-то цель он преследует с жаром: пример некоторых обогатившихся уверяет его, что доступное некоторым доступно всем; если бы это было иначе, он бы счел это противоречием в природе, ложью Провидения. Сильный этим заключением своего ума, он воображает, что насколько угодно может увеличивать свое имущество и отыскать, посредством закона ценностей, первобытное изобилие. Он копит, собирает, наживается; его душа насыщается, упивается в идее.
Либерализм был еще в пеленках, а Прудон уже сформулировал основную идею идеологии, которая в следующем веке станет господствующей.
Настоящий век проникнут этим верованием безумнее всех тех, которые оно имеет притязание заменить. Правительства, сколько могут, благоприятствуют полету и служению материальным интересам; сама религия, столь суровая некогда в своем языке, как будто тоже их поддерживает. Создавать богатство, копить деньги, обогащаться, окружать себя роскошью сделалось везде главным правилом нравственности и правительства. Этой новой этикой приучились разжигать сребролюбие вопреки тому, что гласили древние нравоучители, а именно, что прежде нужно сделать людей умеренными, целомудренными, скромными, научить их жить немногим и довольствоваться своею долею и что уже тогда все пойдет хорошо в обществе и государстве. Можно сказать, что в этом отношении общественное сознание было, так сказать, опрокинуто вверх дном: каждый теперь может видеть, какой получился результат от этого странного переворота.
Прудон не смог предвидеть того, что следующий век превзойдет его век в том безумии веры в могущество богатства, о котором он говорит. В этом нет ничего удивительного — общественное сознание стараниями идеологии либерализма продолжает пребывать в опрокинутом вверх дном состоянии, и результат «этого странного переворота» продолжает усугубляться, что, как и во времена Прудона, «каждый теперь может видеть».
Между тем очевидно всякому, кто когда-нибудь размышлял хоть немного над законами экономического порядка, что богатство, так же как и ценность, не столько означает действительность, сколько отношение: отношение производства к потреблению, предложения к спросу, труда к капиталу, продукта к заработной плате, нужды к действию и пр. — отношение, имеющее родовым, типическим выражением средний день работника, рассматриваемый с двух сторон, издержек и продукта. Рабочий день — вот в двух словах торговая книга общественного имущества, изменяющаяся по временам.
То, что Прудон считает очевидным для всякого что-то понимающего в экономическом порядке, на самом деле далеко не так очевидно, как ему это кажется, а его выводы не очень-то способствуют проявлению очевидности. По сравнению с политэкономией Маркса, политэкономия Прудона выглядит дилетантской. Достойно сожаления, что два выдающихся мыслителя, несмотря на горячие споры, так и не поняли друг друга — Прудон не понял марксистской политэкономии, а Маркс не понял философии Прудона.
Из этого понятия о рабочем дне следует, что общее производство, выражение вместе взятого, общего труда, ни в каком случае не может сколько-нибудь заметно превзойти общую необходимую потребность, то, что мы назвали хлебом насущным. Мысль удвоить, утроить производство страны, как удваивают и утраивают заказ у фабриканта холста или сукна, не обращая внимания и не принимая в расчет пропорционального увеличения труда, капитала, населения и рынка, в особенности не принимая в расчет рука об руку идущего развития ума и нравов, что требует наиболее забот и всего дороже стóит, — эта мысль, говорю, еще безрассуднее квадратуры круга — это противоречие, бессмыслица. Но вот это именно массы отказываются понять, экономисты — разъяснить, и об этом правительства весьма благоразумно умалчивают. Производите, обделывайте дела, обогащайтесь — это ваше единственное прибежище теперь, когда вы не верите ни в Бога, ни в человечество!
И наши современные упования на экономический рост продолжают стараниями ученых экономистов оставаться«безрассуднее квадратуры круга» — в них нет того, «что требует наиболее забот и всего дороже стóит» — «рука об руку идущего развития ума и нравов».
Следствия этой иллюзии и неотразимо следующего за ней горького разочарования — раздражение желаний, пробуждение в бедном и богатом, в работнике и в тунеядце неумеренности и алчности. Потом, когда придет разочарование — возбуждение в нем негодования на свою злую долю, ненависти к обществу и, наконец, доведение его до преступления и войны. На что доводит беспорядок до высочайшей степени — это чрезмерное неравенство в распределении продуктов!
Кто бы еще объяснил это современным правителям России. Невольно вспоминается лесковский Левша: «Скажите государю — в Англии ружья кирпичом не чистють!»
Если бы каждое французское семейство, состоящее из отца, матери и двух детей, пользовалось доходом в 3 франка 50 сантимов; если бы, по крайней мере, minimum не доходил для бедных семейств, всегда очень многочисленных, далее 1 франка 75 сантимов, половины 3 франков 50 сантимов, и maximum не возвышался для богатых, всегда гораздо малочисленнейших, далее 15 или 20 франков, предполагая, что всякое семейство произвело то, что нужно для потребления, — нищеты нигде бы не было; народ наслаждался бы неслыханным благосостоянием; его богатство, совершенно правильно разделенное, было бы несравненно, и правительство имело бы полное право хвалиться постоянно возрастающим благосостоянием страны.
Еще раз благие намерения Прудона рисуют нам картинку советской действительности; чего нам не хватало, так это чтобы богатство было «совершенно правильно разделенное». Недовольные несовершенством дележки, мы вернулись в прошлое:
Но разница между имуществами в действительности далеко не так мала: самые бедные семейства далеко не могут добиться дохода даже в 1 франк 75 сантимов, а самые богатые решительно не желают получать только вдесятеро столько.
Марксизм, не задумываясь о том, насколько это неравенство обусловлено природой самого человека, предлагал разрубить этот гордиев узел — ликвидировать богатых как класс. Прудон пытается этот узел распутать.
Откуда же это столь поразительное неравенство? В нем можно было бы обвинить алчность, которая не останавливается ни пред каким мошенничеством; невежество в законах ценности, торговый произвол и прочее. Конечно, и эти причины не без влияния; но в них нет ничего органического, и они не могли бы долго противостоять общему порицанию, если бы все они не коренились в одном принципе, более глубоком, более почтенном виде, но приложение которого и производит все зло. Этот принцип тот же, что побуждает нас искать богатства и роскоши и развивает в нас славолюбие; тот же, который порождает право нашей силы, впоследствии право нашего ума, это — чувство нашего личного достоинства и значения, чувство в благородном своем применении производящее уважение к ближнему и к целому человечеству и порождающее справедливость.
Хочется сказать: а вот с этого места, пожалуйста, помедленнее — это как же так получается — проповедуемая в библейских заповедях любовь к ближнему, как к самому себе, и любовь к богатству имеют одну и ту же природу? Понять Прудона нам поможет толкование философии Гегеля от А.Кожева, в котором основным побудительным мотивом человеческой деятельности считается жажда признания, получить которое человек может как в заботе о ближнем, так и за счет обладания богатством.
Обратное следствие его [принципа] то, что прежде все мы не только во всем предпочитаем себя другим, мы еще распространяем это произвольное предпочтение на тех, кто нам нравится и которых мы называем своими друзьями. … У самого справедливого человека есть расположение ценить ближнего и помогать ему не по его достоинствам, а по сочувствию, которое внушает его личность. Это сочувствие порождает дружбу — святое чувство; оно снискивает нам покровительственное расположение — дело по своей природе столь же свободное, как и доверие, и в котором еще нет ничего несправедливого, но которое вскоре порождает послабления, лицеприятия, шарлатанство, общественные различия и касты. Прогресс труда и развитие общественных отношений одни могли нам указать, что во всем этом справедливо, а что — нет; один жизненный опыт мог нам показать, что если в наших отношениях к ближним может быть допущено некоторое значение дружественного сочувствия, то всякое лицеприятие должно исчезнуть пред экономической справедливостью; и что если где-нибудь имеет значение равенство пред законом, так это — когда дело идет о вознаграждении за труд, о распределении услуг и продуктов.
Вполне логичное объяснение природы коррупции, которому не хватает конкретных указаний на способы ее преодоления.
Преувеличенно высокое мнение о нас самих, злоупотребление личных отношений — вот отчего мы нарушаем закон экономического распределения, и это-то нарушение, соединяясь в нас с стремлением к роскоши, порождает пауперизм.
Вывод, к которому пришла и современная экономическая наука, используя для этого другие обоснования: экономический рост сам по себе не может ликвидировать бедность в либеральном мире, поскольку она имеет структурный характер, т.е. порождается действующими в обществе производственными отношениями.
Следующее положение, столько же верное, сколько и парадоксальное: нормальное состояние человека, в цивилизации, есть бедность. Сама по себе бедность — не несчастье: можно бы назвать ее, по примеру древних, безбедным существованием, если бы под безбедным существованием в обыкновенном языке не понимали состояние имущества хотя и не доходящее до богатства, но тем не менее позволяющее воздерживаться от производительного труда.
Предложенное Прудоном парадоксальное понимание бедности сильно помешало этому учению стать популярным.
Пауперизм есть бедность ненормальная, действующая разрушительно. Какой бы ни был частный случай, производящий его, он всегда состоит в недостатке равновесия между продуктом человека и его доходом, между его издержками и потребностями, между мечтами его стремлений и силою его способностей, стало быть, между положениями людей. Он всегда есть нарушение экономического закона, который, с одной стороны, обязует человека работать для поддержания жизни, с другой — соразмеряет производство с потребностями. Например, работник, не получающий в обмен на свой труд наименьшего общего среднего дохода, положим 1 франк 75 сантимов в день для него и семейства, принадлежит к пауперам. Он не может, с помощью своей недостаточной платы, восстановить свои силы, поддержать свое хозяйство, воспитать своих детей, а еще меньше — развить свои умственные способности. Нечувствительно он впадает в сухотку, в деморализацию, в нищету.
Есть дно, упав не которое, человек с него уже не может подняться. Что ни говорите, а Советская власть заботилась о том, чтобы люди на это дно не попадали. В связи с поисками Россией дна у кризиса, интересно было бы узнать — насколько вывод Прудона применим к государствам — нехорошие предчувствия заставляют предполагать, что и здесь есть черта, перейдя которую, назад нам будет уже не вернуться.
И это нарушение экономического закона, повторяю, есть в то же время факт в основе своей психологический; он имеет источник, с одной стороны, в идеализме наших желаний, с другой — в преувеличенном чувстве нашего собственного достоинства и в малой оценке нами достоинства других.
Здесь Прудону не хватает того знания, которое было у Маркса — понимания вклада производственных отношений в существующее положение вещей; с другой стороны, и марксизму недостает понимания влияния психологических факторов на социальную динамику.
Этот-то дух роскоши и аристократизма, вечно живущий еще в нашем так называемом демократическом обществе, и делает обмен продуктов и услуг обманчивым, вводя в него лицеприятие; он, вопреки закону ценностей, даже вопреки праву силы, беспрерывно своей всеобщностью замышляет увеличить богатства своих избранников бесчисленными частичками, похищенными от платы всем.
Это приговор еще не родившемуся либеральному миру. Это и для нас очень важно — понимать, что наша демократия является всего лишь псевдодемократией, поэтому по-прежнему дух либерализма«замышляет увеличить богатства своих избранников бесчисленными частичками, похищенными от платы всем».
Факты, которыми в общей экономии проявляется это ложное распределение:
a). Развитие тунеядства, размножение должностей и промыслов роскоши. Это — состояние, к которому мы все стремимся всей силой нашей гордости и нашей чувственности. Каждый хочет жить на счет всех, занимать синекуру, не предаваться никакому производительному труду или получать за свои услуги вознаграждение, не соразмерное с общественной пользой.
b). Непроизводительные предприятия, несущественные, без отношения к сбережению. Чем являются граждане в частной жизни, необходимо, чтобы тем же было, в свою очередь, и государство.
c). Излишек правительственного элемента, в свою очередь происшедший от всех этих причин.
d). Поглощение столицами и большими городами, которые, с какой стороны их ни рассматривать, даже как центры производства, но в особенности производства роскоши, никогда не возвращают туземному труду всего, что у него похищают, и работают только для забавы праздных и обогащения некоторых мещан.
e). Преувеличение капитализма, который приводит все к финансовым вопросам. Относительно фабриканта и банкира деньги могут назваться капиталом, потому что они представляют известное количество сырых материалов; в обмене же, где деньги служат только орудием мены и разве только залогом, банковым билетом и не потребляются, они — капитал воображаемый, мнимый: только произведения труда — действительные капиталы.
f). Изменения ценности монеты, происходящие или от дороговизны, или от дешевизны металлов, или от вывоза денег, или от порчи монеты. От этого происходит огромный ажиотаж в убыток и производителям, и потребителям.
g). Наконец, вздорожание квартир и почти всех предметов потребления.
Изложенные факты, действуя друг на друга, увеличиваются своим взаимодействием.
Сохраняющий актуальность и в наше время перечень недостатков капитализма у Прудона более полный, по сравнению с аналогичным перечнем Маркса. Если за полтора столетия список не сократился ни на один пункт, можно уже не надеяться на то, что капитализм сможет избавиться от указанных недостатков, за исключением «вздорожания почти всех предметов потребления» — потребительскую революцию во времена Прудона сложно было предвидеть.
У бедняков пауперизм характеризуется медленным голодом, о котором говорил Фурье, голодом во все мгновения, круглый год, всю жизнь — голодом, не убивающим в один день, но слагающимся из всех лишений и из всех сожалений, который беспрерывно разрушает тело, притупляет ум, развращает совесть, уродует поколения, порождает все болезни и все пороки, между прочим — пьянство и зависть, отвращение от труда и бережливости, подлость души, грубость совести и нравов, леность, нищенство, блуд и воровство. … У тунеядца — иное проявление: уже не голод, а, напротив, ненасытная прожорливость. Дознано на опыте, что, чем больше непроизводительный член общества потребляет, тем больше, вследствие возбуждения в нем аппетита и бездействия его членов и ума, он стремится потреблять.
Попросту говоря, обнищание ведет к деградации личности, причем, обнищание не только материальное, но и духовное, что делает жертвами пауперизма и богатых:
По мере того как богач поддается сжигающему его пламени наслаждения, пауперизм его сильнее захватывает, что делает его разом расточительным, корыстолюбивым и скупым. А что верно для обжорства, верно для всех родов наслаждений; они делаются требовательнее по мере насыщения. Роскошь стола есть только частица непроизводительных издержек. Вскоре, как только примешиваются прихоть и тщеславие, никакие сокровища не достанут; среди наслаждений чувствуется нищета. Такой потребитель должен наполнить пустеющие сундуки — тогда-то пауперизм совершенно им овладевает, влечет его к рискованным предприятиям, шатким спекуляциям, к игре, плутням и, наконец, мстит самым постыдным разорением за оскорбленную умеренность, справедливость, природу.
Два полюса одного явления, а результат один — неуемное стремление к потреблятству сопровождается изменениями в психике, которые тоже можно рассматривать как деградацию.
Не следует воображать, что между этими крайностями, в том среднем положении, где труд и потребление правильнее уравновешиваются, что там семьи находятся вне этого бича. Тон дан богатым сословием, и все силятся подражать ему. Предрассудок богатства, иллюзия, им навеянная, тревожит души. Понимаете теперь, почему умеренность, простота жизни, скромность во всем для нас не только добродетели, так сказать, сверхкомплектные, но самые положительно необходимые?
Понять то, что пытается донести до нас Прудон, нам помогает понятие дазайна от Мартина Хайдеггера — те, чье могущество основано на богатстве, пользуясь этим могуществом, формируют в обществе вектор его бытия — дазайн — ориентирующий нас на идеалы общества потребления, из-за чего и можно попасть под удары того бича судьбы, о котором Прудон говорит. Противостоять этому можно только если сделать привлекательным другой дазайн, для чего одних книжных проповедей недостаточно — нужна еще организационная структура, ориентирующая людей на жизнь в соответствии с истинным дазайном, пока этого нет, истинным будет следующий вывод Прудона:
Таков ход пауперизма, общий всему человечеству и всем общественным слоям.
Общий всему человечеству ход пауперизма — это ход либерализма.
В цепи недочетов, доводящих народы до враждебного столкновения, не пауперизм толпы является самым нестерпимым. Первое место тут занимает обеднение государей; за ним следует обнищание вельмож и богачей. Здесь, как и во всем, массы народа стоят на последнем плане. Бедняк, в общем нищенстве, не имеет даже почетного места.
Вполне подходит для объяснения причин случившейся с нами катастрофы — захотела деградировавшая советская партийная элита конвертировать свои властные привилегии в богатство, ну а мы в результате получили то, что получили —
«здесь, как и во всем, массы народа стоят на последнем плане».
Богачи, большие потребители, походят — если мне позволят это сравнение — на огромных четвероногих, подверженных по своему росту и силе гораздо более, чем кролик, белка, мышь, голодной смерти. Главная причина прекращения подобных родов — та, что им нечем жить. Это зло случается с аристократическими сословиями, с богатыми и зажиточными родами. Всегда нуждающиеся, среди черни, еще более высасывающей из них сок, чем им служащей, погрязшие в долгах, осажденные заимодавцами, обанкротившиеся, они, из всех жертв пауперизма если не самые занимательные, то, конечно, самые раздраженные…
Прудон писал о разорившейся феодальной аристократии, мы же его слова можем отнести на счет тех, кто сейчас возглавляет наших коммунистов в КПРФ — они хоть и прикормлены из парламентской кормушки, но все равно, из всех жертв пауперизма самые раздраженные — куда идти не знают, поэтому им только и остается, что раздражаться, изображаю заботу о благе народа.
Природа, во всем своем творении, приняла за правило: ничего лишнего. Экономия средств, говорил Фурье, один из ее главных законов. Поэтому-то, не довольствуясь приговором нас к труду, она нам дает только необходимое и бедность нам возводит в закон, опережая таким образом наставления Евангелия и все уставы монашеские. И если мы противимся ее закону, если соблазн идеала влечет нас к роскоши и наслаждениям, если преувеличенное самоуважение побуждает за наши услуги требовать больше, чем сколько следует по экономическим соображениям, природа, быстрая в наказании нас, обрекает нас на нищенство.
Кто не хочет себя винить, может обвинить природу за все то, что произошло с нами и с нашей страной при капиталистической реставрации. Покайтесь, грешники, и зарекитесь противиться закону Природы, тогда, может быть, она над вами сжалится и позволит узнать истинные радости жизни.
Мы все, значит, подчинены закону бедности. Этого требует наше совершенствование, самый закон нашего труда. Не говоря о неравенстве труда и способностей, которое может произвести различие в доходе, различие, незаметное в общей сложности, мы вообще производим только то, что нам нужно для существования. Если некоторые из нас получают больше или меньше, чем следует по правилу, — наша общая вина: требуется реформа.
Поняли товарищи — правило жизни нарушено, поэтому требуется реформа. Кто бы еще сказал, в чем она должна состоять и как ее делать. А нашу общую вину за нас никто не исправит, а вот еще чего-то добавить к тем наказаниям, что мы за свою вину уже получили, вполне могут, если исправляться не начнем.
Пауперизм, рассмотренный в своих психологических основаниях, вытекает из тех же источников, что и война, т.е. из значения человеческой личности. Это врожденное боготворение богатства и славы, эта религия неравенства могли обольщать некоторое время: они должны исчезнуть пред тем выводом из прямого опыта, что человек, обреченный на ежедневный труд, на строгую умеренность, должен искать достоинства своего существа и славы своей жизни совершенно в ином, чем в удовлетворении роскошью и в тщеславии господства.
Подтвердила Советская власть на практике своего прямого опыта этот вывод Прудона — было у нас то иное, о котором он говорит, но руководствовались-то наши коммунисты не прудонизмом, а марксизмом с его приматом материального над идеальным и духовным, поэтому и удалось либерализму нас совратить, в результате чего вновь мы ищем«достоинства своего существа и славы своей жизни … в удовлетворении роскошью и в тщеславии господства».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ПОЧЕМУ ПРУДОН, А НЕ МАРКС?
Карл Маркс в «Немецкой идеологии» писал: «Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу как онанизм и половая любовь», — это мнение и в наши дни продолжает оставаться столь же актуальным, как и во времена Маркса, особенно в отношении той философии, которая создается философами на зарплате по служебной необходимости. Несмотря на отрицательную оценку полезности философии для практики, Маркс нашел, что у нее взять — в этом отношении мы можем у него поучиться. За прошедшее с тех пор время у философии еще появилось много чего полезного, пользу можно извлечь и из многого в ее старом багаже, в том числе из того, от чего Маркс отказался. На предыдущем шаге я показал полезность философии Фейербаха, сейчас из темного подвала я достал на свет божий философию Прудона, которую Маркс подверг жестокой критике в своей «Нищете философии» — не разглядел товарищ Карл Генрих в философии товарища Пьера Жозефа недостающей ему любви, а она там определенно есть. Маркса я не осуждаю, потому что сам знаю, как трудно понять язык философии, кто бы на этом языке ни говорил, поэтому и является критика обязательным элементом философского дискурса — любая философия содержит в себе критику других философий. Насколько обоснована критика Маркса, я постараюсь показать в следующей публикации, в ней же подведем и итог спора двух мыслителей — завтра этим займемся.