Текст: О феномене бессмысленных работ (Девид Гребер)

Казалось ли вам однажды, что ваша работа надумана? Что мир не остановится, если вы перестанете просиживать в офисе с 9 до 5? В нашем летнем выпуске Девид Гребер представил своё исследование феномена бессмысленных работ — к сведению всех, кто сидит на зарплате…

О феномене бессмысленных работ (Девид Гребер)

Как-то в 1930 Джон Кейнс сделал предсказание, что благодаря технологическому прогрессу к исходу века рабочая неделя в таких странах, как Великобритания и США, сократится до 15 часов. Легко увериться в его правоте: с точки зрения технологий мы вполне готовы. Но всё же подобного не происходит. Вместо этого технологические достижения будто пущены на нахождение способов принудить нас работать больше, для чего выдумываются рабочие места, которые, в сущности, совершенно бесполезны. Целые пласты людей, в частности, в Европе и Северной Америке, тратят всё своё рабочее время на выполнение задач, которые они сами же втайне считают ненужными. Нравственный и духовный ущерб подобного колоссален. Это шрам на душе общества. Однако это почти не обсуждается.

Почему утопия Кейнса, в приближение которой верили ещё в 60-х, так и не наступила? Типовое современное объяснение состоит в том, что предсказатель не учёл гигантского скачка потребительства. Делая выбор между сокращёнными часами и ассортиментом современных забав, мы дружно выбрали второе. Это звучит поучительно, но всё же не выдерживает даже минутного размышления. Да, с 20-х мы лицезрели возникновение бесконечного разнообразия новых отраслей — но лишь малая их часть занимается производством и распространением суши, айфонов и модных кроссовок.

Так какие именно новые рабочие места были созданы? Свежее исследование, сравнивающее картину труда в США 1910 и 2000 годов, даёт чёткий ответ (и замечу, практически такая же динамика наблюдается в Великобритании). За век численность людей в сфере домашнего труда, производства и сельского хозяйства снизилась кардинально. В то же время «специалисты, управленцы, сотрудники офисов и сферы обслуживания» утроили численность, сдвинувшись «с четверти до трёх четвертей общей занятости». Иначе говоря, производственные должности сократились благодаря автоматике в точности согласно прогнозу (и даже если посмотреть на глобальную индустрию, включающую трудовые массы в Индии и Китае, всё равно подобные рабочие места составляют куда меньший процент, чем когда-то).

Но вместо кардинального сокращения рабочих часов, освободившего бы население мира для их собственных проектов, радостей, планов и идей, мы наблюдаем раздувание даже не сектора обслуживания, а административного сектора, включая создание целых новых отраслей вроде продаж по телефону и финансовых услуг; а также беспрецедентный рост отраслей вроде корпоративного права, академического и больничного управления и связей с общественностью. И эти подсчёты даже не включают огромные слои людей, обеспечивающих административную, техническую и охранную поддержку, да и целый пласт вспомогательных индустрий (мойщики собак, круглосуточные доставщики пиццы), которые возникли только потому, что у остальных не остаётся времени после работы.

Именно это я и предлагаю окрестить бессмысленными работами.

Можно подумать, что кто-то специально выдумывает бесцельные должности, только чтобы удержать нас работающими! В этом-то и заключается парадокс: ведь по всем законам капитализма подобного не должно происходить. Легко представить, как в застрявших во времени, неторопливых социалистических государствах вроде Советского Союза, где труд считался священным правом и обязанностью, система производила столько рабочих мест, сколько было необходимо (вот почему в продуктовых магазинах в одном только мясном отделе работало по три продавца). Но как раз эту проблему должна решать рыночная конкуренция. По крайней мере, согласно экомномической теории, последнее, что требуется коммерческой фирме — это сливать деньги сотрудникам, не делающим ничего полезного. Но почему-то так и происходит.

В то время как корпорации постоянно сокращают штат, все эти увольнения и «оптимизация оперирования» применяется прежде всего к людям, которые действительно осуществляют, двигают, налаживают и поддерживают производство. При этом, как по волшебству, численность бюрократов на зарплате у различных фирм только растёт, и всё больше трудящихся обнаруживают себя, вполне в духе СССР, формально работающими 40 и даже 50 часов неделю, выполняя на самом деле около 15 часов полезной работы в точности согласно предсказению Кейнса, а остальное время тратя на заполнение формуляров, посещение мотивационных собраний, обновляя профиль в Фейсбуке и скачивая сериалы.

Причины происходящего явно не экономические — они культурно-политические. Правящий класс понял, что счастливое, продуктивное население со свободным временем представляет смертельную опасность (вспомните подвижки, когда тень такого общества лишь замаячила в 60-х). И наоборот, убеждение о самоценности труда и порицание всякого, отказывающего проводить все свои часы за тяжёлой работой, это очень удобная философия для верхушки.

Однажды размышляя над будто бы безграничным ростом административных обязанностей в научно-образовательных учреждениях Великобритании, я представил себе интересную картину ада. Ад — это некое общество, где каждый проводит основную часть времени за ненавистной работой, к которой у него нет таланта. Допустим, вас взяли на работу как плотника, но потом выясняется, что также требуется помногу часов в день жарить рыбу. Но не только на жаренную рыбу нет особого спроса — во всяком случае не в таких количествах — но все также начинают презирать коллег, которые отлынивают от рыбы и больше заниматься плотничеством. Вскоре мастерская оказывается завалена кучами плохо приготовленной рыбы — тем, чем в сущности только и занимается большинство.

Мне кажется, это чётко отражает идеологическую динамику нашей экономики.

*

Я понимаю, какой аргумент неизбежно последует в подобном обсуждении: «А кто вправе определять, какие работы не бессмысленные? Что вообще под этим понимать? Вот вы профессор антропологии, кому от этого какая польза?» (И действительно, многие читатели бульварной прессы согласятся, что моя профессия — само воплощение бесполезной общественных траты средств.) На некотором уровне претензия справедлива: не может быть объективного мерила общественной пользы.

Я не собираюсь разубеждать тех, кто считает, что приносит пользу обществу. Но как насчёт трудящихся, уверенных в бессмысленности собственного труда? Не так давно я встретился со школьным приятелем, которого не видел с 12 лет. Я поразился, узнав, что за это время он стал поэтом, а потом фронтменом в небольшой рок-группе. Я слышал по радио его песни, не подозревая, что солистом выступал мой друг. Он оказался талантливым и инициативным человеком, творчество которого безусловно осветило и улучшило быт людей по всему миру. И всё же после нескольких неокупившихся альбомов он лишился контракта и, ввиду долгов и рождения дочери, сделал, как он это назвал, «очевидный выбор столь многих запутавшихся сограждан: юридические курсы». Теперь он корпоративный юрист, занятый в крупной нью-йоркской фирме. Он первый же скажет, что его нынешняя профессия абсолютно бессмысленна, бесполезна для человечества и, по его мнению, не должна была возникнуть.

Возникает много вопросов. Например: как характеризует наше общество столь скудный спрос на поэтов и музыкантов, зато безграничный — на специалистов по корпоративному праву? (Ответ: если 1% населения контролирует большую часть ресурсов, то так называемый «рынок» определяется их и лишь их жизненными приоритетами.) Но главное — это показывает, что большинство людей подобных профессий в сущности осознают ситуацию. По правде говоря, я не уверен, что знаю хотя бы одного корпоративного юриста, считающего свою работу полезной. И так же почти со всеми новыми отраслями, перечисленными ранее. Это настоящая масса специалистов, которые, случись вам заговорить с ними на дружеском вечере и упомянуть занимательность собственной профессии (например, антрополога), постараются избежать всякого обсуждения собственной работы. Но поставьте им стакан, и они выдадут длинные речи о бесцельности и тупости своей профессии.

Здесь заключено глубокое психологическое насилие. Как можно говорить о достойном труде, если работник уверен, что его профессия лишняя? Это может родить только чувство внутреннего гнева и отчаяния. Но своеобразный гений нашего общества и его лидеров заключается в том, что им удалось направить этот гнев, как и в случае жарщиков рыбы, на обладателей полезных и нужных профессий. Например, у нас, как правило, принято меньше всего платить тем, чья профессия напрямую помогает окружающим. Опять же, объективного мерила здесь быть не может, но просто спросите себя: что случится, если тот или иной класс людей исчезнет? Говорите что хотите о медсёстрах, мусорщиках или автомеханиках, но если они однажды растворятся в разряженном воздухе, то вполне очевидно наступит общественная катастрофа. Мир без учителей и портовых рабочих тоже вскоре постигнет беда, и даже мир без писателей-фантастов и ска-музыкантов определённо многое потеряет. Однако не столь понятно, какие проблемы поджидали бы человечество без директоров финансового консалтинга, лоббистов, пиар-аналитиков, оценщиков страховых рисков, телемаркетологов, судебных приставов и юридических консультантов. (Многие сказали бы, что миру даже станет лучше.) И всё же за редким, тщательно регулируемым исключением (врачи), выведенное правило соблюдается поразительно точно.

Но ещё отвратительней то, насколько нормальным мы это считаем. Вот тайное оружие крайне правого популизма. Оно проявляет себя, когда бульварная пресса с возмущением пишет о забастовке рабочих метро, парализовавший движение в Лондоне. Один тот факт, что бездействие сотрудников метро способно парализовать Лондон, должно говорить о необходимости их труда, но именно это, кажется, и злит окружающих. В США, где подобное проявляется даже сильнее, республиканской партии постоянно удаётся играть на народном презрении к школьным учителям и рабочим автопрома (и в куда меньшей степени — школьным директорам и менеджерам автокомпаний, которые-то и являются корнем проблем) за их «завышенные зарплаты и пособия». Как будто общественность пытается сказать: «Но вам же дают учить детей! И делать автомобили! Вам дают заниматься настоящей работой! А вы ещё смеете просить о пенсиях и медицинском обслуживании как у среднего класса?!»

Если бы кто-нибудь задался целью разработать идеальный трудовой режим для поддержания власти держателей капитала, то едва ли он придумал бы что-то лучшее. Полезных, продуктивных людей подавляют и эксплуатируют. Остальные поделены между запуганным, общественно отвергаемым слоем безработных и более крупным слоем тех, кому платят в сущности не за что, занимающих искусственные должности, позволяющие им идентифицироваться с мечтами и мышлением правящего класса (это менеджеры, управленцы и так далее) — фактически ставшими аватарами власть имущих — но в то же время копящими раздражение к любому, чья работа создаёт очевидную и неопровержимую общественную пользу. Ясно, что такая система не была выдумана специально. Она возникла после почти века проб и ошибок. Но это единственное возможное объяснение того, что при нашем техническом прогрессе наш рабочий день не сократился до 3-4 часов.

Девид Гребер — профессор антропологии Лондонского института экономики. Его последняя книга — «Проект Демократия: История, кризис и движение / The Democracy Project: A History, a Crisis, a Movement», выпущеная издательством Spiegel & Grau.
——————————————————————————-

http://translatedby.com/you/on-the-phenomenon-of-bullshit-jobs-david-graeber/into-ru/trans/

Оригинал (английский): On the phenomenon of bullshit jobs — David Graeber (http://www.strikemag.org/bullshit-jobs/)
Перевод: © EvilCat.

translatedby.com переведено толпой