Текст: Базовое право на пенсионное обеспечение (Элла Панеях)
Повышение пенсионного возраста противоречит базовым социальным представлениям жителей России и ломает устройство их базовых социальных механизмов, в частности, устройство семьи. Какие альтернативы есть у российского общества и хватит ли ему ресурсов, чтобы противостоять государству?
Советское наследство
В СССР, как ни странно, пенсия была институтом относительной свободы: в отличие от работы, учебы и всего социального функционирования, пенсия давала советскому человеку долгожданную возможность сбежать и от идеологического контроля, и от необходимости угождать начальству, как это происходит в ситуации, когда твой выбор искусственно ограничен и все механизмы социальной защиты привязаны к месту работы. Пенсию не нужно было «выслуживать» — ее можно было просто заработать, дожив до определенного возраста, имея определенный стаж. Из всего, что было в СССР «бесплатным», пенсия в наименьшей степени была привязана к лояльности.
Советские люди воспринимали выход на пенсию примерно так: они больше ни от кого не зависят, никому ничего не должны, могут думать и делать, что хотят. К пенсии у многих появлялась собственность, более похожая на частную, чем городская квартира, — участок, на котором можно было своим трудом что-то выращивать, пусть это и смешные шесть соток; у человека появлялось на это время. Это большая свобода, чем работать на советском предприятии или в советской конторе.
Стоит признать, что в советской пенсии был элемент справедливости: если государство отняло у вас всю свободу экономической деятельности, сильно ограничило возможность делать накопления, при этом одновременно поставило вас в ситуацию, когда рожать много детей очень невыгодно, то оно, конечно, должно как-то обеспечить старость людям, отработавшим на него свое. Поэтому представление о том, что пенсия является неотъемлемым правом человека, закреплено в постсоветской культуре гораздо прочнее, чем в других обществах. И сейчас, когда на этот институт покусились власти, это прямо противоречит базовым представлениям людей о своих правах. Это не те права, о которых мы обычно думаем, когда говорим о «естественных правах» или «правах человека», но в силу исторических обстоятельств именно такие представления о своих правах сложились у людей. Хотя уже почти 30 лет реальные пенсии несопоставимы с поздними социалистическими, когда средний человек мог действительно жить на пенсионное пособие, с этими деньгами в сознании людей связаны не только материальные интересы. Иллюзия, что кто-то может накопить себе на старость сам, в СССР, в общем, отсутствовала; обратная ситуация была редким исключением. Представление, что старость должна быть обеспечена за счет государственной пенсии, а не какими-то частными механизмами, очень устойчивое.
Люди, которые сейчас выходят на пенсию, начали свою трудовую жизнь — самое раннее — в очень позднем Советском Союзе. До них успело выйти на рынок труда и завершить свою трудовую биографию в позднее «брежневское» время одно поколение, которое до того, как начать работать, знало, что на пенсию можно будет неплохо прожить. Это касалось не всех — мы знаем о несправедливостях, которым подвергались, например, колхозники, — но в сознании массового горожанина это было так. Смотря на это поколение, представление о норме воспринимали остальные. Но уже буквально следующее поколение пенсионеров — то есть те, чья трудовая биография пришлась все еще в основном на советские годы, — по их представлениям, было ограблено. У них либо с самого начала была копеечная пенсия, либо их нормальная пенсия превратилась в копеечную, потому что Советский Союз развалился, и с ним рухнула его пенсионная система.
Поскольку пенсия была обменяна на крайнюю несвободу и тяжелый принудительный труд в трудоспособном возрасте, это воспринималось как ограбление не менее болезненное, чем сгоревшие в инфляции начала 1990-х необеспеченные сбережения. Именно поэтому представление о пенсии как о базовом праве настолько жестко закрепилось в головах и стало практически консенсусным. Даже бесплатная медицина уже в такой степени, как пенсии, фундаментальным правом не воспринимается. Исследование «Евробарометр в России» показало, что люди хотя и возмущаются, но уже довольно легко переключаются на частные механизмы медицинского обеспечения: советы родственников, неформальные консультации — там, где они им доступны, поскольку частная медицина слишком дорога для массового использования из-за зарегулированности.
Сейчас пенсия, на которую можно жить, стала привилегией; но еще более серьезные привилегии получили те, кто может выйти на такую пенсию рано. Я много занималась людьми из тех профессий, где пенсия начисляется в более раннем возрасте и на льготных условиях: силовики, судьи. Для них пенсия очень важна, часто именно она является причиной выбора работы и практически для всех — очень важным препятствием к тому, чтобы рисковать ей. С работой силовик теряет не просто погоны и зарплату, а десять-пятнадцать лет спокойной жизни, когда в трудоспособном возрасте тебе обеспечен базовый доход. И это заставляет делать что угодно, только бы не ссориться с начальством. Сервильность и послушность судей и силовиков завязаны на их особом способе исчисления пенсионного стажа и особой пенсии больше, чем на чём бы то ни было еще.
В обществе все понимают, что выход на пенсию в 45 лет, как у силовиков, — это привилегия. Но пенсия, на которую можно жить, ничего больше не делая, по представлениям живущих в России людей, тоже должна быть у всех. Конечно, это нереалистичное требование, и, честно говоря, уже гораздо менее справедливое: люди, выходящие на пенсию сейчас, большую часть жизни работали в условиях рыночной экономики. Нельзя сказать, что государство использовало их как рабов и теперь должно им. Но у этого ощущения есть свои исторические корни, оно не развеется в одночасье.
Легитимное недовольство
Так называемая пенсионная реформа — на самом деле резкое, без подготовительного периода повышение пенсионного возраста — очень сильно увеличивает недовольство. Рейтинги власти заметно рухнули и не поднимаются, неделя за неделей никакой коррекции рейтингов не происходит. Это говорит о том, что изменение в настроениях людей не ситуативно. Протестное голосование на промежуточных выборах 9 сентября, от которых никто не ждал особых сюрпризов, достаточно четко показало изменение настроений. Если москвичи просто не пришли на участки, то на периферии люди готовы голосовать за кого угодно: за системные псевдопартии, за безликих кандидатов, которым позволили остаться в бюллетене, — лишь бы показать свое недовольство партией власти. Протесты не стали заметно более массовыми в этот день, но все наблюдатели отмечают, что настроение на них изменилось: люди злы, уверены в своей правоте, смотрят на полицию с ненавистью и презрением, которых не было в 2011–2012 годах.
Недовольство будет проявляться и в каких-то более глубинных вещах. Растет фоновое базовое недоверие к власти, потеря ощущения, что власть работает в интересах граждан, которое после Крыма охватило большинство населения. Пенсионная реформа — нарушение сложившегося контракта между режимом и обществом. Конечно, дело не только в пенсиях, но реформа стала последней каплей. Люди, которые старались не сердиться на рост цен, на обеднение ассортимента в магазинах, на повышение цен на транспорт и ЖКХ, теперь получили более легитимный повод для недовольства. Власть наступила на то, что они считают своими базовыми правами, сделала это небрежно, топорно, не советуясь, не считаясь с возникающими проблемами: так, как обычно действует авторитарная власть в отношении небольших групп, неспособных дать отпор и мобилизовать сочувствие остальных, сейчас поступили с большинством, с базовым, ядерным электоратом.
Женщины на грани срыва
Эта непонятно чем вызванная торопливость реформы приведет к тому, что она ударит не по одним будущим пенсионерам, а практически по каждой семье. Главная проблема, которая затрагивает большинство населения, — с пенсиями женщин. Можно сколько угодно говорить — и справедливо, — что при нынешнем разрыве в продолжительности жизни мужчин и женщин разница в пенсионном возрасте для них приводит к тому, что женщины получают от пенсионной системы намного больше. Но существует реальность, из-за которой, собственно, разрыв в пенсионном возрасте между мужчинами и женщинами боялись до сих пор трогать, — и эту реальность еще долго нельзя будет сбрасывать со счетов, потому что речь идет о таких базовых вещах, как структура и экономика семьи.
При современной длительности жизни в самой типовой российской семье, в которой реально помогают друг другу, обычно живут четыре поколения. У поколения среднего возраста уже есть маленькие внуки и живы еще кто-то из родителей. Редко когда кто-то более отдаленный — тетушки, троюродные родственники и другие — включен настолько же плотно в ту сеть обмена, которая создается внутри семей. Обмен и взаимопомощь в массовом случае идут между поколениями.
«Поколение сэндвича»
Этим термином американская исследовательница Дороти Миллер в 1981 году обозначила людей в возрасте от 45 до 65 лет, зажатых между обязательствами по уходу и заботе перед пожилыми родителями и помощью взрослым детям.
По оценке профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Елены Здравомысловой, около 80% людей этого возраста в России сталкиваются с проблемами «поколения сэндвича»: постоянная эмоциональная депривация, повышенная физическая нагрузка. Главная характеристика — человек не справляется с балансом ролей, начинает винить себя. В России ситуация обостряется недостаточной институциональной поддержкой ухода за пожилыми.
Когда женщина достигает возраста примерно 50 лет, на нее ложатся проблемы всех четырех поколений. Социологи это называют «поколением бутерброда». Вся семья рассчитывает на то, что она «забьет» на себя и начнет корячиться, одновременно помогая внукам, ухаживая за всеми родителями, потому что мужчины в России не принимают участия в уходе за старшим поколением вообще никак, кроме как деньгами, если они есть. Но обычно их нет — к «грязной» работе мало кто прикасается. К тому же мужчины, которые обычно на несколько лет старше своих жен, как раз в этот момент начинают болеть, и на женщин ложится еще и дополнительная забота о муже. Ее взрослые, но молодые дети, особенно если они только что завели ребенка, тоже нуждаются в поддержке своих родителей, потому что в России рождение одного-двух детей ставит типовую молодую семью на грань нищеты. И дальше женщина начинает вести жизнь, при которой к 55 годам ей на пенсию, честно говоря, очень пора.
Ничего хорошего в этом нет. Такая конфигурация распределения социальных обязательств — это позор страны в XXI веке. Помимо того, что обязанности должны быть более справедливо распределены между женщинами и мужчинами, нужны внешние механизмы, которые берут это на себя. Если в стране много пожилых людей, должны появляться частные или государственные — в идеале в первую очередь частные — механизмы предоставления ухода. Если женщины массово работают, должны быть детские сады, доступные няни — разные, на любой вкус и любой разумный доход. В России частные механизмы задавлены государственным регулированием так, что можно открыть пансионат для стариков или детский сад только для богатых. Если вы попробуете сделать это дешево, так, чтобы это было по карману многим, то от вас не будут вылезать прокурор и все проверяющие инстанции. Вы не просто разоритесь — вы сядете в тюрьму. А с попытками предоставлять этот уход само государство не справляется: в его учреждениях атмосфера такая, что отдать туда любимую маму выглядит преступлением.
Все складывается в одну и ту же тенденцию, и все эти проблемы: социальные, государства, проблемы развивающегося модернизирующегося общества — ложатся буквально на одну возрастную группу. Перечисленные «женские» обязательства перед семьей завязаны на том, что женщина может рано уйти на пенсию. И, если она ради них бросает работу, она потом много лет будет жить на маленькую социальную пенсию, не выработав свой трудовой стаж. С учетом разрыва в продолжительности жизни между ней и мужем — это много лет нищеты. Если она не бросает работу, то расширенная семья сталкивается с большими проблемами, и на женщину оказывается серьезнейшее давление. С такими объективными условиями, как невозможность продолжения работы, мало что можно поделать, поэтому где-то это будут несчастные женщины, которые доработают до инфаркта, потому что выполнять все эти обязанности нельзя долго без вреда для здоровья, а где-то сработают собственные механизмы модернизации заодно с этими экономическими условиями. Женщины средних лет будут отказываться от этих обязательств, а молодые будут меньше хотеть замуж.
Аппетиты государства и ресурсы общества
Это значит, что перед нами очень серьезная социальная проблема: происходит ломка самых базовых общественных механизмов — того, как устроена семья. Власти в последние годы начали лезть в личную жизнь людей, пытаться заниматься биополитикой и воспитанием детей, но вот здесь, похоже, такого умысла и не было — просто не просчитали. Не хватило компетентности сообразить, на какие базовые институты они со своей реформой покушаются, а специалистов, скорее всего, просто не спросили, испугавшись ужасного нерусского слова «гендер». Модель современной семьи и так в кризисе во всем мире; в России на это накладывается отложенный кризис, потому что Советский Союз был излишне консервативен в этом вопросе и не дал пройти вовремя многим объективным процессам — от дискуссии на гендерные темы, которой было самое время начаться годах в семидесятых, и до развития рынка жилья, которого требует изменившееся брачное поведение современных людей. Те, кто проектировал эту реформу, просто не до конца представляют себе, с насколько глубинными силами они вступают в конфликт.
Социальная структура, конечно, приспособится, в какой-то степени решить эти проблемы поможет постепенно растущая плотность социальных связей (когда не вся сеть поддержки ограничена кровными родственниками). Кто-то будет самоорганизовываться, кто-то, например, будет вырабатывать более современные и более цивилизованные способы решать проблему присмотра за детьми. Можно пофантазировать, что какие-то женщины объединятся в интернете и организуют что-то ниже радаров безумных проверяльщиков, где по очереди будут сидеть с детьми друг друга — современное российское регулирование не будет воспринимать это как детские сады. Появится больше теневого сектора в уходе за стариками, больше сиделок, которые работают без оформления за относительно небольшие деньги. Но мне кажется, это изменения слишком фундаментальные и медленные, а ломка из-за «реформы» — слишком быстрая и резкая, чтобы это все обошлось без серьезных социальных издержек.
Как будут проходить эти процессы, частично зависит от действий властей. Государство осознало низовую модернизацию — всю, в целом, как процесс, а не отдельные проявления, связанные с политической нелояльностью, — как непосредственную угрозу себе и вполне сознательно действует на разрушение механизмов самоорганизации, культурных паттернов, которые принадлежат уже к постиндустриальной, постмассовой современности, пытаясь скомпрометировать те идеи, которые с ними ассоциируются. И это частично работает.
С другой стороны, низовая модернизация зависит в том числе от наличия ресурсов. Эти процессы сейчас замедляются в результате экономической стагнации. Определенный уровень благосостояния, безопасности, уверенности в будущем необходим для того, чтобы люди не боялись, например, переходить с работы на работу, переезжать в другой город, в целом становиться более разнообразными в своих стратегиях, в том числе и семейных. Нужно, чтобы не очень много всяких социальных сетей по поддержке было завязано на работу и место жительства. Для новых моделей поведения нужна уверенность, что оба партнера найдут возможность заработать, чтобы они не так страшно зависели друг от друга и от помощи родственников.
Когда ресурсов оказывается на порядок меньше, да еще их перераспределение становится все более повернутым в пользу новой базы режима — тех самых силовиков и судей, которых пенсионная реформа не коснется, — развивать механизмы самоорганизации и горизонтальные связи гораздо труднее. Если вам не хватает денег на новый смартфон, вы остаетесь без приложений, которые помогут вам заказать еду, найти пару, сориентироваться в незнакомом месте, — даже такая простая вещь может оказывать реальное влияние на скорость этих процессов. Эти новые механизмы могут сработать на смягчение эффекта текущей реформы хуже, чем они сработали на смягчение кризисов 2008-го или даже 2014 года и чем интуитивно мы склонны ожидать.